• Леонид БЕРДИЧЕВСКИЙ

Ветер

Старый зеленый “Лендровер” без крыши дернулся и заглох недалеко от шатра.
– Пойду возьму воды, – сказал Расул, взял двухлитровую бутылку от кока-колы и направился к шатру. Вскоре он вернулся, открыл капот, долил в радиатор воду и сказал:
– Ибрагим ибн Хаддад аль Ваффа просит тебя зайти к нему и выпить чашечку кофе. Он очень уважаемый человек среди синайских бедуинов. Так требуют законы гостеприимства.
Я вышел из машины, подошел к темно-красному афганскому ковру у входа, снял обувь и сказал:
– Мир вам!
Из темноты послышался ответ:
– Мир тебе! Заходи, кофе сейчас принесут.
Я наклонился и вошел. В глубине, на стуле из потемневшего дерева, сидел пожилой человек с пронзительным взглядом внимательных и умных глаз. Он жестом указал на стоящий рядом такой же стул, скрепленный ремнями из темной кожи и покрытый вытертой циновкой, сплетенной из поблекшей ткани. Я отметил, что он говорит на хорошем английском с заметным британским акцентом. Поблагодарив, я сел.
Он хлопнул в ладоши, и справа, из-за полога, появилась девушка. Она что-то сказала ему на незнакомом наречии. Он коротко ответил, она кивнула и беззвучно исчезла.
– Добрый человек, младшая дочь вымоет тебе ноги, – сказал он.
Я вздохнул, наклонился, снял носки и стал думать, что уместно сказать в этом случае, чтобы не прослыть ослом.
– Благословенны древние обычаи пустыни, – сказал я. – Я сожалею, что нарушил ваш покой, и прошу извинить меня.
Вошла девушка с серебряным тазом и кувшином, опустилась на ковер и жестом предложила поставить в таз ноги. Я подчинился. Она поливала ступни прохладной водой из кувшина и, легко касаясь тонкими пальцами, осторожно омыла ноги. Достав чистую холщовую тряпицу, она постелила ее рядом, жестом указав на нее. Унеся таз и кувшин, она вскоре вернулась с маленьким деревянным подносом, на котором стояла крошечная чашечка кофе. Яркий аромат наполнил шатер.
– Барака – ее имя, по-арабски – Белоснежная, – сказал бедуин. – Но дома мы зовем ее Ха, это означает Ветер на наречии нашего племени.
– Да будет благословенно место, где ты поставишь свои шатры, – сказал я.
– Ей 15 лет. Это время любви. Возьми ее в жены, добрый человек.
– Это большая честь для меня, слов нет, твоя дочь прекрасна. Если бы я был юношей, это было бы счастье целой жизни. Но моя жизнь на закате – скоро я разменяю восьмой десяток. Я небогат, сердце с трудом починили инглези. Что я могу предложить молодой красавице по имени Ветер? Что могу дать за нее ее отцу?
– У тебя есть три драгоценности, Лев Пустыни, – сказал он. – Сосновая шишка, которую ты открутил на русском подворье в Иерушалаиме, горсть земли с улицы Яффо, там, где копали, чтобы пустить трамвай, и старый носовой платок твоего отца – самая большая твоя ценность. Землю ты бережешь для своей могилы, сосновую шишку целуешь перед сном, пытаясь уловить почти исчезнувший запах. Но у тебя еще много роскошных воспоминаний, и я готов отдать свое сокровище даже за воспоминание о пире в Грузии, когда на берегу горной реки поставили два длинных стола, ты был единственным гостем, и все пили за тебя, произнося тост по-грузински и вежливо переводя его на русский. Во главе стола, справа от тебя, были директор Студии “Грузия – фильм” режиссер Резо Чхеидзе и режиссер Тенгиз Абуладзе, рядом с тобой сидел директор телевидения Отар Табагуа и несколько молодых ребят, работавших в кино. Для местных, деревенских, организовавших на День Пастуха это застолье, это был пир небожителей. Они во все глаза смотрели на звезд, известных им по фильмам и телепередачам. Было яркое синее небо, жизнь казалась вечной. Резо и Тенгиз – уже немолодые люди – не пропускали ни один тост, мальчики быстро на смену выпитым бутылкам ставили полные, в конце застолья Резо и Тенгизу, как всем, налили прощальный рог по 0.75 литра белого вина. Они были немолоды, тебе стало их жалко. Но они были в своей стране и для простодушных людей этой прекрасной страны были сказочными героями. Ты видел их глазами этих людей и радовался за них. Так жить и умереть, когда в горах гулко отражается хорал – древняя песня, гимн во славу жизни. Подари мне это воспоминание, добрый человек, и забирай дочь.
У нее тонкая щиколотка и узкая ступня. Если ты ударишь в ладони и скажешь: Ха, она возникнет перед тобой, где бы ты ни был. Если ты ударишь в ладони два раза и произнесешь ее имя, перед тобой возникнет молодая кобылица – трехлетка, озорная и быстрая, как ветер. И мгновенно перенесет тебя туда, куда скажешь. Ты увидишь исчезнувшие картины прошлого и сможешь воспроизвести их до мельчайших деталей.
Он что-то сказал, и из-за полога появилась девушка. Она была одета в какие-то живописные лохмотья, но голову покрывал новый тонкий платок из жатого муслина цвета ржавчины, он спадал на плечи, закрывая почти всю фигуру.
– Это твой муж, люби и береги его, – сказал бедуин. – Он наш дальний родственник: Лев из племени иври. Он немолод, небогат. Но много ли надо любящему человеку? Он – добрый человек и будет тебя любить. Когда-то люди спросили девушку, жившую с его отцом, “как ты можешь жить со стариком?”, она ответила: “Лучше старый лев, чем молодой осел.” Она была права. 13 солнечных лет они прожили вместе. На другой день после похорон Щелокова его убили. Тогда первые седые пряди появились в волосах Льва. Он будет тебе хорошим мужем. Там есть еще женщины и дети, но у каждого свой путь.
Я увидел, что глаза ее сияют. Большие, темные глаза, выразительные, озорные и веселые. Она быстро переводила взгляд с отца на меня, грива густых черных волос выбивалась из-под платка, и она легким грациозным движением головы отбрасывала их назад.
Бедуин два раза легко ударил ладонью о ладонь, и вместо нее появилась белоснежная кобылица с черной гривой, темно-серыми, почти черными у копыт тонкими ногами и темным храпом с большими, красиво очерченными ноздрями.
Весело глядя на меня, она опустилась на одно колено.
– Вот уздечка, – сказал бедуин, протягивая мне тонкий ремешок без удил. – Ты можешь не надевать ее – Ветер мгновенно доставит тебя куда ты пожелаешь. Это просто символ того, что теперь моя дочь принадлежит тебе. Садись!
Я постарался незаметно сунуть носки в карман, подумал, что еще крепкие канадские ботинки останутся в пустыне и я босиком, с канадским паспортом, без денег и визы, окажусь верхом на молодой жене в далеком прошлом. Мне показалось, что лошадь улыбнулась.
Я подошел к бедуину, поцеловал его в плечо и сказал:
– Я не обещаю ничего, что обычно мужчины обещают родителям женщин, но думаю, что ей будет интересно. Очень. Скучно точно не будет.
Он подвел меня к кобылице, помог сесть верхом и сказал:
– Она любит слегка поджаренный в оливковом масле ячмень, финики, рахат-лукум и верблюжье молоко. Во избежание конфуза, не целуй лошадь в губы при людях – она тотчас превратится в женщину и может оказаться неодетой. Когда ты будешь с ней наедине, как с женщиной, помни, что если ты два раза ударишь ладонью о ладонь и скажешь: Ха!, рядом с тобой в кровати или в ресторане окажется лошадь. Вот и все. Счастливого пути, добрый человек. Я знал, что сегодня ты приедешь. Так написано на полях в одной древней китайской книге о дикой сливе мэй-хуа. Он улыбнулся. Лошадь встала.
– Одесса, 1960 год, – сказал я.
Шатер исчез, и я оказался на Пролетарском, бывшем Французском бульваре, где находилась одесская киностудия, а напротив от нее, во фруктовом саду, – “куряж”, как прозвали кинематографисты гостиницу киностудии.
Я увидел себя – худого, наивного мальчика – мы сидели с отцом за столом под абрикосовым деревом. Я – в торце стола, папа справа от меня, слева крупный, рыхлый, словно слепленный из картофеля дядька – Горский, директор киностудии. Он неспешно, монотонно, сыто говорит моему отцу:
– Ты, Миша, хороший парень, хоть ты и жид. Поэтому пока работай. Но больше жидов я на работу брать не буду. И так их уже у меня на студии дуже богато. А ты пока работай.
И мой папа – высокий красавец, фронтовик, умница и добрый человек, арестованный в 1952 году по ложному доносу и выпущенный в 1953, когда сдох Джо, мой папа, которому в лагере антисемиты-“патриоты” проломили ночью камнем голову, потому что в газетах появились публикации про “врачей-отравителей” и таким образом они выразили свою солидарность с “партией и правительством” – мой папа сидел напротив Горского в цветущем саду, смотрел на свои большие руки и молча улыбался. Я помню, что тогда с трудом сдерживался, чтобы не вытащить нож и не всадить по рукоятку в картофельное пузо этого подонка. Я не мог сделать ничего, что усложнило бы и так непростую жизнь моего отца, но я мог запомнить эту сцену до мельчайших деталей и через 50 лет рассказать о ней.
Арабская кобылица преклонила колено и я сошел на землю.
– Мы невидимы, – шепнула она.
– Ты говоришь по-русски? – спросил я.
– Много разных достоинств, – сказала она. – Но ведь ты пришел сюда, чтобы вновь услышать историю про убийство звукооператора Абрама Блогермана, не так ли? Первый отчетливый знак измены, предательства, фашистского заговора. Вот идет его дочь.
Из жилого дома, стоящего в саду, напротив “куряжа”, вышла заплаканная 17-летняя блондинка Ира Блогерман, дочь Бумы. Я услышал, как она тихо рассказывает кому-то:
– Папа поехал по приглашению боевых друзей в Югославию. Когда он попал в плен, его никто не выдал, что он еврей, а немцам в голову не пришло, что голубоглазый блондин может быть евреем. Он оказался в одном из концлагерей в Югославии. Во время встречи с фронтовиками он вдруг опознал в одном из высоких партийных чиновников переводчика из концлагеря, который ходил в эсэсовской униформе и был повинен в гибели заключенных. Папа не подал виду, что узнал его, но когда вернулся в Одессу, пошел в КГБ и написал об этом. Через несколько дней его убили. Сказали, что в подъезде его ударил трубой какой-то наркоман. Днем. С нас взяли подписку о неразглашении. Так что никому ничего.
– Понимаешь, Ветер, фашисты приготовились взять реванш после войны. Действовали продуманно, обстоятельно, хорошо подготовили агентуру. Для отвода глаз сделали вид, что “Вервольф” – это последние судороги Третьего Рейха с малолетками-фаустниками. Но все гораздо серьезней. Шаг за шагом они разваливают одну страну антигитлеровской коалиции за другой. После смерти Тито, югославы будут загонять друг друга в лагеря смерти и предавать зверским мучениям. Потом американцы будут бомбить сербов.
На Ближний Восток после войны отправились эсэсовцы, офицеры СА, СД, гестаповцы, они создали спецслужбы тоталитарных арабских режимов, а Советский Союз десятки лет накачивал их оружием. По приказу Филби в Канаду после войны пустили тысячи фашистов – выживших в концлагерях жертв проверяли и перепроверяли, а наци поехали на зеленый свет и годами никто их не тревожил. Бедный Бума не мог предположить, как глубоко и широко распространена измена. Не мог думать, что страну развалят и с чьей-то подачи юнцы-“унтерменши” будут говорить: Если бы Гитлер выиграл войну – мы бы сейчас пили баварское пиво.
– Ты понимаешь, насколько трудно в это поверить любому непосвященному человеку? – спросила она. – Лишь спустя много лет, сопоставляя приведенные тобой факты и попытавшись их сложить в общую картину, кто-то увидит это и… И что он сможет сделать?
– Есть такая сказка про голого короля, – сказал я. – Однажды кто-то говорит, что король голый, и тогда все это видят. Кончается наваждение.
– Пошли на море, искупаемся, – сказала Ха.- Ты романтик. Но это мне нравится. Понятно, что с тобой я буду на подножном корме, но ты был прав – по крайней мере, не скучно. Давай спустимся к морю через студию, по той же отвесной тропинке за бассейном для комбинированных съемок, по которой ты когда-то спускался на пляж со Звездочкой – вороной кобылицей, которая в Одессе ходила за тобой, как собака. Ты можешь сесть верхом и держаться за гриву. Как ты себя чувствуешь? Тебе нельзя волноваться.
– Я в полном порядке, Ветер!
Она повернула свою узкую змеинную голову и посмотрела на меня глубоким и нежным взглядом, как могут смотреть только прекрасные арабские кобылицы и женщины на тех, кто достоин их любви.

Tagged with: ,
Posted in Леонид БЕРДИЧЕВСКИЙ

Leave a Reply

Your email address will not be published. Required fields are marked *

*

Наши Проекты

Новости по месяцам

Новые комментарии