Боб Козовски (в прошлом Борис Козловский) был молод, весел и упрям. Он знал, что в Америке можно всего добиться упорным трудом.
На следующее утро после перелета через океан он снял комнату в апартаменте у Нахума Нисимовича Войлаха и начал делать свой первый миллион.
То, что он имел гуманитарное образование, не смущало его – он понимал, что филолога в Штатах никто с распростертыми объятиями не ждет.
К новой жизни он основательно подготовился: в совершенстве знал английский, умел лучезарно улыбаться, часами поддерживать беседу с помощью восхищенных восклицаний и радостных междометий и даже приучил себя два раза в день принимать душ, утром, днем и вечером чистить зубы и сторониться проявляющих заботливое внимание мужчин и эмансипированных женщин.

В дверь заглянула секретарша:
– Василий Степанович, вас спрашивает мистер Мюллер – по поводу отделочных материалов. Говорит, вы назначили ему на второе января.
Караулов поднял голову и, пытаясь сосредоточиться, посмотрел на нее долгим тяжелым взглядом.

После праздников голова была абсолютно пустой, в затылке гулко бухал тяжелый молот, во рту чувствовалась горечь, он старался не вспоминать о праздновании Нового Года.

Знакомство Николая Степановича Долганова с инженером Зайцевым началось совершенно неожиданно, в магазине Walmart.
Зайцев недавно приехал в Канаду и еще не совсем освоился. Но природные сообразительность и наглость на первых порах заменяли ему знание языка и понимание обстановки.

Долганов стоял в очереди в кассу платить за китайскую пуховую куртку, когда сзади кто-то спросил:
– Ю стей ин касса? Ай эм будинг нехст. Ай кам фюр майн жена, фемале, фрау… айн момент! Скажите, чтобы не занимали.
Долганов повернулся и с грустью посмотрел на говорившего.

Леха пил. Мутная серая одурь тянулась долгими днями. В зеркале на него смотрела опухшая тоскливая морда с немым печальным вопросом в заплывших глазах: “Зачем живу?”. Кристина ушла, он остался один. Постепенно он начал понимать, что нужен ей был лишь на…

Володя с детства писал стихи – еще даже буквы не знал, а уже сочинял рифмованные фразы. Мама поражалась и пересказывала отцу. Отец кивал, с иронической улыбкой смотрел на сына. Он был инженер-технолог, отслужил на флоте. Он знал, что все это ерунда и толку не будет, если парень не получит настоящую профессию.

А он был “не от мира сего”. Играл с девочками, избегал мальчишеских компаний, любил быть один, часами мог сидеть у окна и бесцельно смотрел перед собой, чему-то улыбаясь.
– Как блаженный, – говорила бабушка Таня. – Ты бы его показала врачам, может чего-то не хватает в организме… В школе учителя тоже говорят, что он не как другие дети. Доходит до него с третьего раза, ворон считает, оценки – еле тянет на троечку.
– Мам, ну уж не настолько! Ребенок как ребенок. Просто он у меня мечтательный – мечтает о чем-то постоянно.
– Вот-вот. Так всю жизнь и промечтает.
– Он стихи сочиняет, может, поэтом будет. Вот про стрижа сочинил: стриж летает выше крыш. Это же здорово!

Владимир Иванович Селезнев ехал домой с работы. В вагоне метро ему почти сразу удалось занять освободившееся место, и вскоре он задремал.
Люди входили и выходили, а он, ссутулившись, спал. В какой-то момент он вдруг проснулся. Вагон с открытыми дверями стоял на остановке. Что за станция, было непонятно. Он рванулся к выходу, чтобы выглянуть на перрон и посмотреть, но в этот момент двери закрылись и прищемили ему голову.
Он, пытаясь вырваться, судорожно дернулся, поезд начал было движение, но почти сразу остановился, двери открылись, и Владимир Иванович, шатаясь, вернулся к своему месту.

Через минуту он пришел в себя и сообразил, что на следующей остановке ему нужно выходить. Голова болела, но сон как рукой сняло.
Он вышел из метро и сел на автобус, который шел к его дому. На улице было тепло и солнечно.
“Хорошо еще очки не потерял…, – подумал он. – И очень хорошо, что двери окантованы толстой резиной. Но получил основательно. От такого удара и дураком стать недолго. Надо было хоть ногу подставить”.