Хотя тема иммигрантской ностальгии измусолена до невозможности и практически исчерпана, я тем не менее решаюсь еще раз в ней покопаться.
Конечно, ничего захватывающе интересного я там не обнаружу, но пусть оправданием мне послужит незаживающая актуальность предмета и несколько неожиданный, может быть, угол зрения, а именно – аллергический.
Я прожил в последней империи мира 47 лет, и, сколько себя помню, каждый ноябрь страдал жестокой аллергией. Уже в конце октября у меня начинали слезиться глаза, а в первых числах ноября они покрывались пленкой липкой слизи, и окружающая меня советская действительность становилась неотчетливой. Одновременно с ниагарской неостановимостью из моего распухшего, как переспелый помидор, носа, низвергались потоки чего-то такого, что лучше всего сравнить с содержимым уже упомянутого помидора, только раздавленного. Уходя на работу в очередную редакцию, я запасался дюжиной носовых платков, но их все равно не хватало. Влага от насквозь промокших платков проступала сквозь ткань карманов, рисуя на моих брюках неприличные разводы. Жизнь становилась невыносимой, и огни празднования очередной годовщины ВОРа (Великой Октябрьской Революции) ощущались мною как чудесным образом воплотившиеся в реальности придуманные художниками-мультипликаторами искры из глаз нарисованного волка, которого шарахнули бревном по голове.
Я пытался убежать от мучительного недуга, придумывая себе журналистские командировки то на Крайний Север, то в Среднюю Азию, то на Дальний Восток, то в Прибалтику, но нигде не мог спрятаться от белобуквенных по красному праздничных транспарантов и удушающего аллергического насморка. Врачи только разводили руками – тайный мор, вызывающий мои страдания, не поддавался тестированию традиционными лабораторными методами. Им оставалось только гадать, что бы это могло быть – перхоть тараканов или споры мухоморов, и пичкать меня одуряющими седативными препаратами, от которых реакции и движения становились замедленными, а в результате я не успевал ловить платками и ладонями по-прежнему фонтанирующие сопли, и они низвергались мне на грудь и на груду неотвеченных читательских писем.
Кратковременные приступы аллергии случались у меня не только в ноябре, но и в другие сезоны. Обычно я ощущал неприятное щекотание в носу во время профсоюзных или открытых партийных собраний (членом я так и не стал), а также на ковре начальственных кабинетов. Нередко из-за этого я начинал неудержимо чихать, заглушая бубнёж докладчика, и председательствующий или хозяин кабинета с гримасой вежливого гнева выразительным жестом предлагал мне покинуть помещение. В конце-концов я приобрел в ряде московских редакций репутацию если не припадочного, то во всяком обладателя неких неприятных отталкивающих качеств, для обозначения которых у героя романа “Приглашение на казнь” его автор Владимир Набоков использовал термин “гносеологическая гнусность”.
В 1991 году мы эмигрировали, и я забыл о своей аллергии. Я стал размышлять об этом медицинском феномене и пришел к выводу, что моим аллергеном была некая еще не описанная наукой пыльца советской действительности, неприемлемая для меня физиологически. Дело в том, что мои предки по отцовской линии чувствовали себя в России чужаками, потому что им часто об этом напоминали во время модных одно время черносотенных погромов. Предки по материнской линии были удачливее, но после 1917-го их звезда закатилась: дедушку моего Николая Дмитриевича вместе с другими “буржуями” большевики заперли в трюме баржи и утопили, а матери пришлось всю жизнь скрывать свое происхождение и, как говорится, не высовываться, то есть не поступать учиться в “пролетарские” высшие учебные заведения и не пробовать устраиваться на работу в солидные конторы. Обо всем этом я до самой эмиграции ничего не знал, но негативный опыт предков каким-то образом закрепился во мне генетически и выразился, в частности, в описанной выше чисто физиологической реакции на окружавшую меня действительность.
В своих дилетантских рассуждениях я не претендую на научность, но некоторые факты говорят в их пользу. Например, когда я слышу ностальгическое нытье товарищей по иммигрантской судьбе, у меня начинает противно щекотать в носу. Видимо, при этом происходят незначительные выбросы в атмосферу той самой вредоносной пыльцы… А вот совсем недавний случай.
В одной из оттавских гостиниц я случайно встретил только что прилетевшего из России новичка. Статус постоянного жителя Канады он получил по линии так называемой независимой иммиграции, то есть как высококвалифицированный специалист. Я, естественно, стал ему все показывать, помог снять дешевое, но приличное жилье, перезнакомил с людьми, но… в носу у меня все время щекотало. Умный, честный парень, он был с ног до головы запудрен этой самой пыльцой: его возмущало несходство Канады с Россией, в магазинах он почему-то кривился и морщился, от предложений посетить университеты и профессиональные ассоциации отказывался и… через две недели улетел обратно. “Культурный шок!” – сказали знакомые канадцы. А мне кажется, что это чисто физиологическая реакция на чуждую среду – случай, что и со мной, только наоборот. Вот почему я не вправе винить незадачливого путешественника за его идиотское поведение.
Гены! Против них не попрешь.
