Бывший атташе

Мой двоюродный брат, учась в аспирантуре в Москве, женился на русской, вернее, полурусской, мать у нее была армянка, и стал жить в трехкомнатной квартире на Ленинском проспекте с женой, ее родителями и, позже, сыночком Гевориком. Приезжая в Москву, я пару раз останавливалась у них в доме. Жена и теща были очень милые женщины, они угощали меня домашними вареньями, пирогами и показывали альбомы с фотографиями. Геворик был очаровательный мальчик, а тесть был человек представительный и малоразговорчивый. Он был полковником в отставке, несколько лет служил в Иране в качестве военного атташе. Я его редко видела, он ездил на дачу или еще куда-то, но однажды, приехав, я застала его дома. Он пожал мне руку и спросил, сколько градусов в Ереване. Я сказала: 40. Он удовлетворенно кивнул и на этом разговор закончился.
После приветствий, объятий, выуживания из чемодана армянских гостинцев (коньяк, суджух, бастурма) я позвонила в Ереван, чтобы сообщить нашим, что добралась нормально. Телефон стоял в коридоре, в открытую дверь мне было видно столовую: женщины накрывали на стол, Геворик вертелся между ними, бывший атташе сидел на диване с газетой, но не читал, а к чему-то напряженно прислушивался. Я говорила с моими на армянском. Брат вышел в коридор и сказал мне тихо: “Говори по-русски”. Я удивилась и перешла на русский. Позже, уведя меня в кухню и прикрыв за собой дверь, он объяснил ситуацию. Он сказал, что тесть не выносит, когда рядом с ним говорят на незнакомом ему языке, а ему незнакомы все языки, кроме русского, и сильно при этом нервничает. Это началось у него с тех пор, как его назначили военным атташе в Иране. Шесть месяцев он изучал персидский, готовясь к своей миссии, но ничего не выучил, тогда как жена и дочь, ходившие с ним на курсы, наоборот, быстро усвоили язык. В Иране они еще попрактиковались и так овладели языком, что стали говорить между собой на фарси. Он же ничего не понимал, что говорили вокруг, и от этого постоянно злился и выходил из себя. Жена и дочь переводили ему нужную информацию, а ведь он был военный атташе – разведчик. “Так и развился у него этот комплекс, – заключил брат, – а вообще, он человек не злой, только немного придирчивый, следит, чтобы все вокруг правильно говорили на русском, так что не обижайся, если он начнет тебя поправлять, никто на него не обижается”.
Потом мы сели за стол, полковник налил в рюмки коньяк и сказал: “С приездом!”
После обеда пили чай с клубничным вареньем. Геворик прочитал стишок, пролил чай, заплакал, и его уложили спать. Брат рассказывал анекдоты про армянское радио, жена и теща показывали фотографии Геворика:
– Это в садике, это на даче, это на день рождении…
– На дне рождения! – прогремел полковник, – неужели трудно запомнить?!
Жена весело сообщила мне, что каждый раз делает эту ошибку.
– На дне – от слова “дно”, – сострил брат, и все прыснули от смеха. Полковник презрительно сжал губы. Я старалась меньше говорить, чтобы не ошибиться.
– В Армянское радио звонит грузин…, – начал брат.
– Не звонит, а звонит, – возмутился полковник, – научитесь, в конце концов, правильно говорить по-русски!
Брат, подмигнув мне, досказал анекдот, и все, кроме полковника, засмеялись. Потом и он, подобрев от выпитого коньяка, спел куплет из песни “Каким ты был, таким остался”. В общем, было весело. Жена и теща наперебой рассказывали о своем Геворике, потом переходили на обсуждение соседских детей и их родителей и вновь возвращались к Геворику. Переходы были такими молниеносными, что бывший атташе, изрядно осоловевший, но продолжавший следить за чистотой русской речи, не успевал вовремя переключиться и терял нить разговора. Жена уже говорила о соседке по этажу, а он, думая, что речь все еще идет о Геворике, укоризненно спрашивал: “Это о Геворике вы говорите – она?”
Сейчас у этого Геворика свои дети. Брат с женой развелись почему-то. Я брата давно не видела. Бывшего атташе и его жены уже нет. А в моей голове нет-нет да всплывает: “Это о Геворике вы говорите – она?”