Это случилось со мной года три назад. Я заболела вирусным гриппом с высокой температурой, которая держалась три дня. Пока температура держалась, я чувствовала себя более или менее сносно, но как только она спала и я попыталась встать с постели, у меня начало кувыркаться сердце, да так сильно, что я решила, что умираю. Я подождала немного, надеясь, что сердце перестанет дурить и заработает, как ему полагается, но оно и не думало. Тогда я позвала мужа, который уже собирался идти на работу, и сказала, чтобы срочно вызывал скорую -911. Он спросил, может не надо, и так обойдется? Но я безнадёжно махнула рукой. Тогда он позвонил и вскоре приехала ambulance.
В дом вошли рослые парамедики в спец-одежде и стали цеплять ко мне провода от аппарата ЭКГ. Потом, бегло глянув на показатели монитора, сказали, что инфаркта пока нет, запись сигналов об этом не свидетельствует. Хотя нет гарантии, что состояние потом не ухудшится, если не принять меры. И спросили, хочу ли я ехать в больницу? Я кивнула головой. Что ещё можно было решить в такой ситуации?
Замирая от слабости, я села в постели, опустив ноги. Один парамедик сел рядом, поддерживая меня, другой прикатил каталку.
– Прямо так? – спросила я слабым голосом, указав на ночнушку.
– У нас есть одеяло, не волнуйтесь, не замёрзнете.
– Но… – я замялась, – мне надо в туалет.
Парамедик спросил участливо:
– Пи?
– Пи, – призналась я, свесив голову.
Он подхватил меня под мышки и повёл к туалету. И остался ждать у двери, сказав, чтобы я на всякий случай не закрывала дверь на задвижку…
Потом меня уложили на каталку, укрыли пледом и повезли к лифту. Я только успела сказать мужу, чтобы захватил мое пальто, не полагаясь на их плед, так как на улице был мороз. И мы поехали, гудя сиреной на перекрёстках. Странно было слышать сирену из самого, что называется, эпицентра, а не со стороны, как обычно.
Наконец приехали, и меня быстро вкатили в длинный коридор, один конец которого выходил широкой дверью прямо на улицу, откуда въезжали больные, а другой заканчивался регистратурной стойкой, за которой сидел медперсонал и смотрел в компьютер. У левой стены коридора выстроилась длинная очередь каталок. Меня поместили в конец очереди.
Впереди меня лежал старик с бескровным лицом и глядел в потолок. Потом шла чёрная женщина, которая непрерывно ела чипсы. До нее – девочка лет тринадцати, у которой нога была в шине. Кто был до девочки, уже не помню, в целом, человек восемь или десять, не считая сопровождавших их родственников. Вскоре открылась дверь, обдав всех ледяным ветром, и с улицы въехала еще одна каталка и стала за мной. На ней лежала худая женщина в лёгкой ночнушке. Она судорожно кашляла, вскакивая и хватаясь за грудь. Другая женщина, шедшая рядом, натягивала ей на плечи одеяло.
Мимо время от времени пробегал персонал, внося оживление в ряды больных и родственников. Чёрная больная, наевшись чипсов, просила воды. Старик требовал второе одеяло. Девочка с шиной ныла от скуки. Женщина сзади захлебывалась от кашля. Я лежала, прислушиваясь к своему сердцу, оно продолжало барахлить, но уже не так сильно. Муж стоял рядом, маясь от безделья и жалея, что не захватил с собой какой-нибудь том Толстого. Он уже прочел все настенные плакаты, инструкции и план эвакуации отделения при пожаре. Потом пошел в туалет и, вернувшись, сообщил, что там нет дверей.
Прошло два часа. Очередь медленно ползла к стойке. Дверь с улицы периодически распахивалась, впуская новых больных и порывы ветра. В коридоре при этом кутались в одеяла. Чёрная больная, напившись воды, поплелась в туалет. Девочка с шиной скакала по коридору на здоровой ноге. Старик, лёжа под двумя одеялами, внезапно запел песню. Похоже, это была старинная баллада, судя по интонациям, то скорбным, то воинственным, хотя слов не было слышно. Больная с кашлем судорожно глотала воздух губами, выкатив глаза. Мимо с прежней частотой проносился медперсонал. Я начинала испытывать голод. Сердце отошло на второй план. Муж отыскал Тим Хортонс и принес бегел.
Прошло три часа. Девочка с шиной ускакала вглубь отделения. Ещё через час забрали чёрную женщину. Старика, продолжавшего петь, повезли к регистратуре. И я, наконец, оказалась в очереди первой. Но тут женщина сзади зашлась таким кашлем, что вся посинела. Это уже был не кашель, а хрип, возможно, предсмертный. Мне и другим больным стало ясно, что она очень скоро отдаст концы. Мы начали кричать: “Заберите её, она умирает!” Бегущий мимо медперсонал начал притормаживать, приглядываясь к больной, в регистратуре зашевелились и, наконец, коллективное мышление, центром которого был компьютер за стойкой, сработало, и больную быстро покатили в реанимацию.
Полежав ещё час и испытывая нарастающее возмущение, я встала с каталки и, пошатываясь, пошла к стойке. Муж пытался меня остановить, но я от него отмахнулась и, дойдя до стойки, прислонилась к ней:
– Сколько мне ещё ждать? – спросила я. Регистраторша посмотрела на меня тяжёлым взглядом и сказала, что у неё нет ответа на мой вопрос.
– А у кого есть? – спросила я, медленно закипая.
– Ни у кого, – сказала она бесстрастным голосом. – Сначала врач должен осмотреть тех, кто прошел регистрацию. Врачей мало, может занять несколько часов. Потом надо ждать, пока освободится место на этаже. Тогда больного из нашего отделения унесут на этаж, и вы займёте его койку.
– А если я дома буду ждать, пока освободится койка, и вернусь, когда вы мне дадите знать?
– Если вы уйдёте и снова вернётесь, то встанете в конец очереди, – сказала она безапелляционным тоном.
– Ха! – сказала я, вложив в этот слог весь свой сарказм.
– На что вообще вы жалуетесь? – спросила регистраторша.
– Как на что, – сказала я, полностью забыв о сердце, – у вас тут холодно, в коридоре гуляет ветер и поесть толком негде. А в туалете вообще нет дверей.
– Ну уж извините, это больница, а не ресторан, – съязвила она.
– В нормальных больницах не доводят больных до удушья, – не осталась и я в долгу.
Она демонстративно уставилась в компьютер, давая понять, что разговор окончен. А я взяла подвернувшийся под руку стул и пошла к туалету, заявив, что буду сидеть там, пока меня не осмотрит врач, так как у них больше негде укрыться от ветра.
Просидев минут тридцать и окончательно потеряв терпение, я вышла из туалета и сказала мужу громко, на английском, так, чтобы меня услышали за стойкой: “Пошли отсюда, лучше умереть дома!” За стойкой промолчали. Муж не стал возражать и мы, взяв такси, поехали домой. Сердце к тому времени билось почти нормально, только ноги дрожали от слабости.
Дома, приняв душ и попив чаю, я пришла в более позитивное расположение духа. Я подумала, что всё сложилось не так уж и плохо: я сижу перед телевизором в кресле, пью чай из любимой чашки, а не лежу в больнице на жёсткой койке с проколотой веной, что вполне могло бы случиться, если бы я дождалась таки врача.
И тут мне открылась простая истина: не потому держат больных по 7-8 часов в emergency, что мало врачей и коек, так только для отвода глаз говорится. Настоящая же цель – это стихийный отбор больных с помощью весьма хитроумного теста – испытания временем: если это серьёзный больной, то он от них никуда не денется, только дойдёт до кондиции. А если так-сяк, то зачем на него тратить время и деньги, сам поймёт и уйдёт домой по-хорошему.
Ну, разве не хорошо всё придумано? А больные всё жалуются, жалуются…
