И чего, спрашивается, дернул чёрт писать о Париже? Кто я такой на фоне бесконечного ряда именитейших и талантливейших личностей, посвятивших этому волшебному городу несчетное количество восторженных глав? Но уж поскольку схватился я в своём щенячьем восторге от всего увиденного, выпитого и съеденного за непосильный этот гуж, то поволоку его смиренно дальше. Дальше и дальше, вдоль Елисейских Полей, мимо ухоженных парков с ажурными сортирами, мимо величественной Триумфальной арки и далее, под горку, к тысячекратно воспетой Сене.

Речка как речка. Прогулочные корабли скользят мимо перегруженных архитектурными достопримечательностями берегов, и механические экскурсоводы наподобие казахских акынов вещают на пяти языках обо всем попутном. Вот перед нами сверкающий позолотой белоснежный красавец-мост, названный именем русского императора Александра Третьего. Был он воздвигнут в пору закадычной франко-российской дружбы против немецкого кайзера.

Не в обиду Радищеву сказано будет, но, на мой взгляд, писать путевые заметки по меньшей мере бестактно. Зачем, спрашивается, морочить людям головы субъективными своими впечатлениями, ведь те, кто имел счастье прокатиться из Петербурга в Москву, тоже не дураки и сами в состоянии составить собственное мнение обо всем увиденном. Что же касается горемык, не посетивших гробниц фараонов, виноградники Бургундии и амазонские леса, то они подразделяются на две категории: а) на тех, кто никогда не посетит вышеперечисленных мест ввиду полнейшего отсутствия интереса к оным, и им литературные опыты восторженных путешественников “до одного места”, и на тех, кто б) пользуясь кредитной карточкой “Виза-НортВест”, все еще не накопили необходимого количества “пойнтов” для бесплатного перелета к сокровищам мировой цивилизации. Этим, вторым, описывание “чужим дядей” различных заморских диковин полностью обламывает кайф предстоящего путешествия.

“Да уж, рискнул, – желчно заметит недоброжелатель. – Прям-таки отчаянную голову поклал на алтарь репортёрского долга”. Согласен, поездка в Ниццу, даже из заокеанской Америки, не самый яркий пример беззаветного служения делу этнографии. Недоброжелателю, конечно бы, хотелось послать меня в нецивилизованную какую-нибудь лихомань, чтобы на фоне дизентерийных ужасов моего отпуска его прозябание в ноябрьской Миссисаге представилось раем на земле. И я его, как никто другой, понимаю, но пусть и он меня поймёт: ведь не довелось мне до этого ни разу побывать на Французской Ривьере. А ведь я, хоть и с некоторой натяжкой, но всё-таки русский человек.