И чего, спрашивается, дернул чёрт писать о Париже? Кто я такой на фоне бесконечного ряда именитейших и талантливейших личностей, посвятивших этому волшебному городу несчетное количество восторженных глав? Но уж поскольку схватился я в своём щенячьем восторге от всего увиденного, выпитого и съеденного за непосильный этот гуж, то поволоку его смиренно дальше. Дальше и дальше, вдоль Елисейских Полей, мимо ухоженных парков с ажурными сортирами, мимо величественной Триумфальной арки и далее, под горку, к тысячекратно воспетой Сене.

Речка как речка. Прогулочные корабли скользят мимо перегруженных архитектурными достопримечательностями берегов, и механические экскурсоводы наподобие казахских акынов вещают на пяти языках обо всем попутном. Вот перед нами сверкающий позолотой белоснежный красавец-мост, названный именем русского императора Александра Третьего. Был он воздвигнут в пору закадычной франко-российской дружбы против немецкого кайзера. А вот мост Бастилии, сооружённый из обломков постылой королевской тюряги, разваленной революционными французскими толпами. И вновь “русский” мост, но теперь уже возведенный в честь победы французов и англичан над царскими войсками в Севастопольской кaмпании. Примечательно и весьма поучительно то, что, построив “вражеский” Севастопольский мост, французские власти не посчитали необходимым взорвать к чертям собачьим “дружеский” Александровский, ну или хотя бы переименовать его в соответствии с текущим политическим моментом.

…Вдруг палуба экскурсионного корабля оглашается протяжным стоном всеобщего восторга: десятками тысяч электрических лампочек вспыхнула в сумерках долгожданная Эйфелева башня. Для тех, кто не в курсе: Эйфелева башня – это гигантский такой ажурный чулок, установленный в центре Парижа чуть более века тому назад, и с тех пор именно он, а не чопорный Лувр или мрачноватый Нотр Дам, считается французским символом “номер один”. Ох уж эти символы, ах уж эти стереотипы: тёмно-синие береты, длинные шарфы, вареные улитки, жареные лягушки и старое доброе бургундское. Ну действительно, не поеду же я домой, не отведав “старого доброго бургундского”. В этом месте бестолкового повествования позволю себе обратить внимание читателей на один по моему разумению крайне важный факт. Насколько мне помнится, в несчетном количестве восторженных глав, посвященных Парижу, никто из именитейших и талантливейших не поведал о том, что, заглянув в любой парижский кабачок, первым же делом следует поинтересоваться, а имеется ли там в наличии так называемое “домашнее вино”. Вино это (как правило, сухое красное и на разлив) стоит значительно меньше, чем аналогичное в бутылках, и – на мой неизбалованный вкус – ничуть ему не уступает. Литровый кувшинчик “старого доброго” обойдется нам с вами евро этак в пятнадцать, и, следовательно, Лувр мы посетим, хоть и с опозданием, но в прекрасном расположении духа. Заведя разговор о вине, уместно будет посвятить хотя бы один абзац парижскому пьянству. У площади Революции беззаботно дремлет французский бомж. Он вытянулся на лавочке под столетним каштаном, в ногах у него авоська с запечатанной бутылкой, при этом не чего-нибудь, а именно шампанского (я специально подкрался, чтоб лучше разглядеть). Второй бутыль, но уже початый, на асфальте “под рукой”. В Люксембургском саду на изумрудных лужайках в непринужденных позах с бутылочками “красненького” – влюбленные всех возрастов. Стихийные пикники то и дело возникают в городских скверах на сбегающих к Сене ступеньках, в прохладной мороси фонтанов…. От того и писают парижские выпивохи без лишнего стеснения где попало, но, тем не менее, происходит это без угрюмого российского скотства, а как-то очень по-французски (шампанское – оно ж все-таки не “тройной”) весело и элегантно.

Но, пардон, о чем это я в преддверии Лувра?…
У самого входа в стеклянную пирамиду – стайка солдат с обнаженными автоматами на перетянутой камуфляжем груди. Бритые затылки, десантные бутсы, свинцовые глаза – вот тебе и парижская беззаботность. Ну что ж, если такое дело, то придется покупать входной билет. А жаль, я ведь в Лувр, к своему стыду, – всего лишь на минутку, одним глазком взглянуть на Мону Лизу. Впрочем, как и подавляющее большинство посетителей…

Вот и она – очаровательно ухмыляющаяся супруга флорентийского торговца тканями (купчиха, стало быть, по-нашему). Минут пять пришлось томиться среди ароматных тел бомбейских туристов, пока не удалось протиснуться в первый ряд, дабы и мне построила эта дама свои загадочные глазки. Ну здравствуй, Лиза. Здравствуй и прощай, надо было бы, конечно, хотя бы для приличия еще на что-нибудь взглянуть, но – “миль пардон” и “се ля ви” – грубую мою натуру уже влекут волшебные эфиры французской кулинарии.

И опять же, в бесконечном ряду именитейших по-моему никто так и не указал, что покушать по-парижским меркам “дешево и сердито” (ужин на двоих из трех блюд плюс пол-литра красненького за пятьдесят пять евро) вполне возможно в Латинском квартале.

Нетипичное, надо сказать, для описываемого города место. Вместо широких бульваров и помпезных проспектов – узкие витиеватые улочки, переполненные забегаловками, специализирующимися на приготовлении различных блюд совершенно немыслимых кухонь. Марокканский ресторатор ловит прохожих за руки и тянет силком в душистые недра своего заведения. Мексиканские, китайские, итальянские, греческие и даже – не к столу будет сказано – эфиопские харчевни перекрикивают друг дружку аппетитными фотографиями фирменных блюд. Да отвяжитесь вы уже со своим кус-кусом и инчиладой, мне бы вареных улиток да лягушек жареных, а еще лукового супа, овечьего сыра, белых багетов, гусиной печенки… Слава Богу, отыскался-таки среди всего этого кулинарного Вавилона французский ресторанчик. Пожалуй даже, туристам в угоду, французский чересчур. Ну да ничего, для моих низменных потребностей вполне сгодится. Не стану я тут об улитках и лягушачьих ножках особенно распространяться, поди знай как скажется подобное описание на пищеварении читателей-традиционалистов, но о парижских официантах пару слов замолвлю. Собираясь во Францию, понаслушался я о хамстве и неприветливости тамошних “гарсонов”, о их надменности, нерасторопности и чуть ли не людоедстве. Чушь все это, никакие они не хамы, просто наш брат американец привык к нарочитому лакейству и неискреннему заискиванию “мальчиков” и “девочек”, прислуживающих в растиражированных “чейнах”. Парижские же коллеги американских “вейторов” на своих клиентов глядят чуть-чуть свысока, на том весьма важном основании, что им о ресторанном меню известно все, а гостям (в особенности бестолковым туристам) – ничего. Вальяжность, порою принимаемая за нерасторопность, происходит от ощущения собственной незаменимости, ну а пресловутая грубость – всего лишь иллюзия, возникающая в результате перевода суховатого французского юмора на неродной английский язык. На обычную для американского ресторана фразу типа “даже и не знаю, что себе заказать” седой мэтр без тени улыбки ответил мне, что в его меню блюдо с названием “не знаю, что заказать” отсутствует. Хамство? Да бросьте вы – это шутка такая, я шутке рассмеялся, и за это мэтр мне даже слегка подмигнул. В том же Латинском квартале моя жена попросилась в туалет заведения, кушать в котором мы не собирались, ею протянутый евро тамошний официант величаво отодвинул, но зато бережно принял из рук незнакомки алую розу, дабы мадам не тащила её в ватер-клозет. Вернувшись в фойе, моя подвыпившая супруга, порывшись в неглубоких закромах своего французского, объявила ресторанному самаритянину: “мерси, мон амур” – спасибо, мол, “моя любовь”. Припухший от такого откровения “хамоватый парижский официант” (вообще-то ему предназначалось всего лишь “мон ами”), церемонно поцеловав розу, возвратил её даме. После этого они вышли из ресторана рука об руку, словно два голубка, и, театрально скорбя, “неприветливый и заносчивый” парижанин передал “незнакомку с розой” из своих нервных рук в мои загребущие.

…Мерси, мон амур… именно так закончу я этот окололитературный опыт. Мерси, Париж, за вдребезги разбитые стереотипы. И летит в мутные воды Сены железный евро – один целый, сорок сотых американского доллара. До скорой встречи, мон ами.