«Never give up on what you really want to do.
The person with great dreams is more powerful
than the one with all the facts…»
Albert Einstein.
«Пересадка» в Вене
Все невероятнo нервные трудности отъезда, все пертурбации и проблемы, с ним связанные, сжатые кулаки – всё это позади… Оседлав свою мечту, рижские штатники начали разлетаться по миру. Кто же они такие, «штатники»? Коротко объясню тем, кто этого не знает. Так называла себя в Риге молодёжь, во всём пытающаяся копировать американскую моду, образ жизни и манеры, – насколько это было возможно в тех, советских, условиях. За американский ширпотреб платили бешеные деньги, и поэтому мы выглядели, ну, прямо, как американцы! Целью жизни для нас стало – уехать в Америку, на Запад.
1972 год был для большинства из нас ключевым в решении вопроса «ехать или не ехать». В том году в Москву приехал американский президент Ричард Никсон. И за то, что меня убрали из Риги быстро, – спасибо ему! Я ведь был в его списке нескольких сотен людей, давно просивших «сжальтесь, отпустите!». Многие из рижан, родившихся после войны, стояли тогда перед выбором: строить жизнь в Риге, приспосабливаться к условиям или сделать шаг к свободе, чего бы это ни стоило. Возраст толкал к решению! Одни, приняв решение, уехали именно тогда, другие позже. Но я думаю, что именно 1972/73-й год был решающим. Продолжать игру в “штатники” или самому оказаться среди людей совершенно другого мира? Но как всё-таки не хотелось превращать фантазию в реальную жизнь! Мы знали, что решительно сказав «Уезжаю!», должны будем попрощаться с нашей беззаботной жизнью, с привычным домашним уютом – начнётся что-то совершенно неизвестное, весьма трудное и уж точно трудовое.
Со смертью мамы меня в Риге больше ничего не держало. Как бы ни было страшно, – да, именно страшно было сделать шаг и сказать себе «ЕДУ!», – я всегда знал о себе одну важную вещь. Когда трудно и надо, я всегда был сильнее, умнее, целеустремлённее. Мне нужна была перемена в жизни. И – лишь в Америку! Почему? Дочитав до этих строк, ответ вы уже знаете, не буду повторять. Мои письма со словами просьбы «Помогите, чтобы отпустили!» Аэлита в Америке отправила разным конгрессменам, ничего политического в их содержании не было – просто «Хочу быть в Америке!».
…Солнечный день. Выхожу из парадной, иду в сторону улицы Суворова. И вдруг слышу, как с противоположной стороны улицы знакомый парень орёт: «Яшка, ты в списке!». Я перехожу дорогу: «О чём ты кричишь?». Он мне разъясняет, что я – в ОВИРовском списке уезжающих. При этом приятель не забывает заметить, что «ты, Яков, в отказниках не был, петиций не подписывал, а тебя отпускают?!». Дал понять, что я, штатник, и этого не заслуживаю. Бог с ним… Но мне как-то не по себе. С трудом верится в только что услышанное. Неужели? Я… ОВИР… в списке?!
В кабинете вижу женщину в очках, с лицом генерала. Повышенным тоном она мне говорит: «Или вы отказываетесь сейчас же, или уволим с работы тебя, отца и брата!». Меня к этому моменту жизни уже на горло не возьмёшь – я вежливый и спокойный. «Брат? А где он? Отец от меня отказался давно, а меня увольняйте хоть сегодня!». Вы не представляете, как закрутилось колесо с той минуты – как автогонки! Из этого сатрапа советской системы полилось, как из американского рога изобилия, правда, содержание отнюдь не американское: «Выгоним в шею! Будешь там жалеть! Здесь тебе всё дали! Заберём! Родина-мать, назад не пустит; берёзки никогда не увидишь! Не стыдно перед страной, взрастившей тебя? Диплом не получишь, лишим профсоюзно-рабочего стажа! Мы тебе покажем! Багаж – одна сумка!».
Я пытался не думать обо всём дорогом и близком: дом, родные, друзья. Именно сейчас то, что я долго держал в себе, и понадобилось! Твёрдо и бесповоротно. Была страшная внутренняя боль от скорого расставания, не покидали сомнения и грусть, но тот Яков упорно твердил про себя: «Всё пройдёт, заживёт, это молодость и слабость. На горизонте новая жизнь, не оглядывайся…».
Герой-то я герой, но стало страшно до ужаса. Не из-за слов этой бабы в погонах, а из-за осознания того, что отрезаю всё. А ведь это всё состояло из кажущегося в тот момент очень важного и не очень: папа, книги, друзья, моя комната, брат, магнитофон, город, девушка… Вот в таком вихре закружилось всё в голове! Ведь я должен был сделать самый решительный шаг! Это тебе не от КГБшника из гостиницы «Рига» бежать! И хотя Америка всегда была для меня магнитом, сделать шаг ей навстречу, тем более одному?..
…Оставались считанные дни до отъезда. Все инструменты и разные полезные штучки с моего рабочего стола раздаю коллегам, ненавидящим меня, «предателя Родины». Но каждый из них, в складском помещении, в стороне от посторонних глаз, обнял меня и, кто дохнув мне в лицо перегаром, кто коснувшись моей щеки своей щетиной, пожелал мне удачи и счастья в «моей Америке».
Друзьям раздаю, немного жалея, конечно, свои фирменные вещи. Раздал книги, журналы, сигареты, «мурзилки» (так мы называли журнальчики с голенькими девочками). Ведь взять с собой я могу лишь минимум, всё по дьяволом написанным «правилам высылки за кордон». «Только ручная кладь!» – звенело в моих ушах. А я даже не знал, что брать с собой. Лишь необходимое, но что же необходимое? Kак трудно буквально последние часы находиться в доме, где прошла твоя жизнь, и быстро решить, что можно уместить в сумку! Беру фотографии, мелочи, к которым привык: маленькая мраморная уточка с моего стола, вся исчерченная мною… Сую в сумку нейлоновую рубашку снап тап, купленную у Юла Кузминова, и галстук «Трeвира» – не мог я, болван, расстаться тогда с памятью о юных пижонских годах… Припрятываю поглубже ещё одну дорогую мне вещицу – малюсенький стеклянный жёлудь с пластмассовыми листиками, в нём остатки духов – как будто беру с собой милый, неповторимый запах дома, мамы и Риги… Да-да, эти полувысохшие духи с дубовыми листочками и есть для меня реальная, живая память о доме…
Вокзал… Наступает самый тяжёлый момент. Слова все уже сказаны. Как говорится, долгие проводы – лишние слёзы. Вот я уже в поезде. За окном как будто в тумане растворяются знакомые лица, улетает перрон… В этом отдельном вагоне для «отрезанных Родиной» – и отказники, страдавшие в ожидании отъезда много лет, и диссиденты, некоторые с семьями. Все едут в Израиль, через Вену. Узнав, что я не протестовал, не сидел, не подписывал никакие антигосударственные петиции, все уже смотрели на меня, как на предателя. А поняв, что еду в Америку, вернее, хочу в Америку (я ведь тогда сам конкретно не мог сказать, что меня ждёт), совсем отвернулись от меня. Желаю вагонным попутчикам удачи, но их отношение ко мне запомню навсегда.
…Пограничная станция, кажется, Чоп. Оттуда – в Вену, таков маршрут. Последние проверки, дозволенные мне доллары пограничник сосчитал. «Золото, серебро?» Ответить просто, у меня даже «разрешённой нормы» нет. «А на шее?» – А там у меня на тоненькой серебряной цепочке маленький магендовид, мной самим сделанный. «А это?» – указывает на чайную ложечку. Во всех еврейских семьях всегда были такие, с выгравированными переплетёнными древнееврейскими буквами. Маленькая и древняя. Я пытаюсь обьяснить, что это и всё из «ценностей», что я имею! Так этот зверь, одетый в форму зверской власти, рычит мне: «Выбирай одну вещь! Обе нельзя». Спорить? Спорили с ними с 1917 года, и спорщиков нет в живых… Оставляю магендовид, а зверь спокойно бросает ложечку в груду отобранного, сворованного, награбленного. Для них – это металлолом, на водку и ракеты. А для нас – малюсенькая память о прошлом, семье, традиции. Вещь, прошедшая гетто, видевшая горе горькое и спасшаяся от зверей, но всё же погибшая от их же рук.
…Hа вокзале в Вене произошёл довольно интересный случай. Hас, полсотни эмигрантов, радушно встретил человек неопределённого возраста, бойко говорящий на русском языке. Тут же на перроне проводится опрос о родственниках, сверяются анкеты. Доходит очередь до меня.
– Яков, у нас почему-то нет никаких израильских запросов на тебя, хотя, я уверен, у тебя там есть родственники!
– Я в Америку хочу поехать! К родственникам в Израиль потом, – ответил я, считая, что это вполне логично. Но такой мой ответ просто нокаутировал и взбесил встречающего.
– Подожди минуту!
И к моему удивлению, подозвав всех остальных, приехавших вместе со мной, он обращается к ним с поразительной речью, адресованной, в первую очередь, мне:
– В нашей сплочённой группе патриотов Израиля есть люди, которые не хотят пережить великий момент возвращения на родную землю. Людям, которые ни во что не ставят еврейскую историю, традиции и исторический долг, им должно быть стыдно!
И при этом показывает пальцем на меня. Я… поражён пропагандой. Откуда этот бред агитационный? Все вокруг смотрят на меня, и я вижу в их взглядах и недоумение, и порицание. В голове моей начинают тесниться противоречивые мысли… Просто не знаю, что же делать. Действительно, как-то неудобно, может, сначала поеду вместе со всеми в Израиль, а потом в Америку? Уже почти решил сделать так, но мой мучитель не останавливается. Осуждение, нотации, нажим – хоть на колени перед всеми падай! И вдруг в моей голове будто лампочка вспыхнула! Ведь я всё это слышал всего лишь неделю назад, но только в СССР, думая, что в последний раз! Как и во все предыдущие годы, мне в лицо бросали те же слова и упрёки, даже перед самым отъездом продолжались агитационные атаки. А сейчас я уже на Западе, в Австрии, и дурной сон как будто продолжается. Должен же я иметь выбор?! Неужели и здесь «агитатор» будет меня мучить теми же способами?
Я взял свою сумку и отошёл в сторону. Багажа у меня нет – буду сидеть и ждать, он же должен отдать мне бумаги. Все мои попутчики пошли к автобусу, я остался один и, конечно же, нервничаю. Вокруг всё совершенно незнакомое, новое. Но решение мною принято, и я ему не изменю. Вот, наконец-то, подходит «встречатель» и хмуро говорит: «Как ты можешь так поступать?!». Расстроил я его или развеселил – до сих пор не знаю, ответив так: «Если бы ты обнял меня за плечи и по-человечески сказал: “Поезжай в Израиль к родственникам, а потом в Америку”, я бы точно так и сделал бы. Но ты, как коммунист, понёс: ”Один! И против всего коллектива?!”. Я такое видел и слышал много раз там, но не поддавался нажиму, а здесь тем более не поддамся!». Он задумался, улыбнулся и решительно сказал: «Пошли!». Недалеко от вокзала он посадил меня в такси, дал шофёру инструкции на немецком, а мне на прощание сказал: «Он отвезёт тебя в американское посольство, я знаю, что ты в их списках есть, они тебя ждут. Счастливо, Good Luck!». Так я впервые прокатился в «мерседесе»…
Американское посольство поселило меня в маленькой комнатке вместе с одним странным, но интересным, вечно пишущим, разговаривающим и курящим человеком с удивительной фамилией – Есенин-Вольпин. Оказалось, он – внук Есенина, и так же, как я, ждёт следующего «этапа» – в Италию, затем в Америку. Но, как я узнал, его, по-видимому, американцы сразу отправят в Америку, – всё-таки учёный с мировым именем! Есенин-Вольпин… Oдин из диссидентов, пытавшихся доказать незаконность советской власти! Советы депутатов его доказательство подтвердили, выслав его из тех родных для сердца мест, где его дедушка всякими «Ты жива ещё, моя старушка?» дописался до такой любви к советской власти, что покончил с собой!
Долгими были наши вечерние беседы. Я его часто возмущал, заставлял задуматься или смеяться. И… терпел полуголодное существование, так как я, рижский штатник, мои первые деньги, выданные Американским посольством на еду, потратил на какие-то тряпки (сейчас уж не помню, какие). Мои первые, официально купленные на Западе вещи!!! Вы понимаете, что это значило для штатника??? Так что придётся теперь довольствоваться хлебом с сухой колбасой да водой – как-нибудь дотяну до следующего пособия! …Прошло три месяца.
Вот он – Рим!
Здесь состоялась первая зарубежная, «историческая» встреча двух друзей-штатников. Обнимаемся с Сэмом Тенцером в Хаясе, на улице Виа Реджина Маргарита. И вот мы в нашей крохотной комнатушке на Виа Нассименто! Сэм, как положно молодому, элегантному штатнику, уже во всём итальянском (это был период, когда “Made in USA” отодвинулось на второй план). Зная мой вкус, он уже присмотрел подходящие магазины. Деньги?! Мы молоды, и нам не так уж важно, что мы едим, – на первом месте внешний вид! Принятое нами правило даёт прекрасный результат. На Сэме песочного цвета клёши с широким ремнём и полосатая, с огромным воротником рубашка – такова была тогда итальянская мода. Я в полосатых клешах, расцветки американского флага, меня плотно обтягивает почти прозрачная рубашка. Три верхних пуговицы расстёгнуты, и уже есть у меня даже цепочка из итальянского «золота». Жизнь прекрасна! Где-то далеко наши семьи, прежняя рижская жизнь, друзья, наши бесконечные «сердечные дела»…. Пытаемся об этом не думать, так как, задумавшись даже на мгновение о том, «бывшем», и по-прежнему для нас дорогом, чувствуешь, что душу сразу обволакивает какое-то нервное беспокойство, почти утихшее, но только почти. И даже сейчас, когда пишу об этом, далёкое, щемящее сердце чувство возвращается. Поэтому убегаю от него в мир итальянских похождений штатников…
Учитесь экономить деньги!
Эспрессо – обязательно! Оранчата – а как же! Хлеб тоже необходим, а вот всё остальное – как когда. Разгружаем муку для пицерии – и получаем за работу обрезки пицы! Итальянская еврейская семья пригласила нас на шабес – дай им Бог здоровья! Поели до отвала, потом вели приятные беседы. Сэм к тому же прекрасно поёт – пел для хозяев дома арии на итальянском.
Деньги в Риме нам выдавались организацией ХИАС (еврейская американская организация для эмигрантов) «впритык». Мы жили в общей квартире, хозяйка была прекрасна уже только тем, что взяла нас, эмигрантов, под крыло. И хотя мы не здесь не одни, апартамент красивый, высокие потолки и прохладный мраморный пол. Кондиционер? О нём в то время даже не слышали, но именно пол и высота потолка делали комнаты прохладными, что так важно летом в Риме. С другой стороны, наша хозяйка – тихая истеричка и побаивается нас, «русских варваров», хотя мы уже больше итальянцы, чем её дети! Телефон держит от нас на замке. Едим мы то там, то тут, в основном всухомятку, так что кухня хозяйская нам, в общем-то, и не нужна. Из наших скудных лир надо и на дублёнку для будущей жизни в Америке выкроить, и на всякие майки, рубашки – в общем, «набор джентльмена».
«Товарищи, вы из какой группы?»
Испанская лестница, итальянский полдень. Жара. Мы с Сэмом полулежим вместе с местными и заморскими хиппи и лениво наблюдаем за девушками и за шумными, самоуверенными американскими туристами в ярких полиестеровых костюмах, с бакенбардами и сигарами! То группа из Бундеса промарширует мимо – все аккуратные, в защитного цвета шортах, то англичане с непонятным нам акцентом пробегут. Японцы с их зонтиками от солнца, обвешанные фотоаппаратурой, пощёлкают, покланяются, и след простыл! А мы тут – часть итальянской молодёжи и по виду, и по поведению.
Как «вдруг из маминой из спальни кривоногий и хромой…» – наши соотечественники! Пахнуло «Шипром» и ещё каким-то «амбре». Серые костюмы, сандалии с носками. Несмотря на жару, все пуговицы застёгнуты, блузочки штапельные тоже. На мужчинах и на женщинах преобладают пиджаки и жакеты. Имейте в виду, что это 1972 год. В Италию попасть в те времена могли лишь «проверенные из проверенных», чьи партбилеты были, наверное, с особыми номерами! Работники – вы сами знаете! – какой отрасли.
Сэм требует от меня спокойствия и запрещает даже думать о каких-нибудь шутках и выходках, которые я мог иногда позволить себе в Риге. Но, извините, теперь я свободный гражданин свободной страны и могу поступать, как хочу. Выбираю в толпе «руководящего» – по виду и поведению. Подхожу и впрямую, лицом к лицу, спрашиваю: «Вы из какой группы? Кто сюда вам разрешил прийти?». Он сразу как-то опешил, глаза забегали – просто ошалел от испуга. А я – весь в итальянском, загорелый, и на соотечественника совершенно не похож. Думaю, мой выбор был верным: попал на парторга! Запинаясь и вытирая обильный пот со лба, он отвечает: «Нам Пётр Сергеич разрешил погулять!». Тут и Сэм подошёл и говорит мне по-русски что-то в таком духе: «Давай, разбирайся побыстрей!». Как ветром сдуло комитетчиков, лишь облако «амбре» осталось витать в воздухе.
Вот какая была сила слова! Как боялся тогда «наш» человек окрика любого начальника. Грустно как-то вспоминать об этом. Но не о тех, кого мы тогда «попугали», грущу. В турпоездке по Италии не могли быть тогда ни рабочие, ни шахтёры, ни ударники-колхозники, ни скромные врачи и учителя – время было не то! За границу на отдых могли ездить в основном только «надёжные кадры», номенклатурщики, наилучшие исполнители воли партии.
Как несчастна была страна, не дававшая своим рядовым гражданам права на поездки, путешествия, на возможность увидеть другие страны, подышать воздухом другого мира. Мы с Сэмом потом долго смеялись, но смех был какой-то невесёлый, так как наводил на воспоминания о тех, кто остался «там» вот с этими начальниками – хозяевами, распоряжающимися судьбами простых людей. И, как мёд расплавляется в тёплом, так и в нас разливалось чувство свободы и осознание того, что уже никогда не придётся прогибаться под ними.
А будущее? B этот момент у нас было только настоящее. Солнечное и мягкое, как приютившая нас Италия.
Джек Нейхаузен
