Не жалею о том, что самый-пресамый второй праздник моего детства теперь и не праздник вовсе. Какой к черту праздник? Позорище на всю новейшую историю, да и только. А ведь с собою ничего не поделаешь, столько лет минуло, но всякий раз в начале ноября помнятся папины плечи и моя поролоновая гвоздика над толпой “шиньoнов” и “болоньевых” плащей.
…Чахоточный ноябрьский рассвет. Не заглушаемые какофонией с самого утра остановленного общественного транспорта, вплывали в жилища обрывки бравурных маршей. С тысяч центральных площадей им. Ленина, сквозь двойные рамы застекленных лоджий и дефицитные югославские гардины бодрая мелодия проникала в хоромы улучшенной планировки заслуженных граждан Кипуче-могучей. И не велика была беда, что в то торжественное утро нoменклатурный сон не могла уберечь хваленая звукоизоляция элитных “чешских проектов”. Нынче их праздник, нынче особо заслуженным не до сна. От Калининграда и до Петропавловска-Камчатского, от Мурманска и до Кушки, в соответствии с утвержденными Политбюро часовыми поясами, натужно кашляя “Примой”, маясь с похмелья, ворча и матюкаясь, просыпается с рассветом вся Советская Страна. И поприветствовать царственным покачиванием ладошки эту с утреца не сговорчивую державу, профессиональный долг и, в свете решений, – основная их задача…
Где-то там, в бесконечно далекой и в до дрожи торжественной Москве, дрессированным тюленем в несуразном авто тучный маршал объезжал прямоугольники родов войск.
– Гав-гав-гав! – слаженно отгавкивают прямоугольники уставное приветствие. На пять секунд воцаряется тишина, и громовое “Ра-а-а!” взлетает над Красной площадью. Очередной прямоугольник, очередная пауза, очередное “Ра-а-а”, …и заходятся в животном страхе НАТОвские агрессоры.
Рядком, в по-детдомовски одинаковых пальтецах, в скромных котиковых ушаночках и большевистских каракулевых пирожках, грибками-боровичками проросли на Мавзолее те, чьи насаженные на палки головы вот-вот поплывут над миллионными толпами разбуженных трудящихся.
В лабиринтах слободских бараков, в бескрайних черёмушкинских хрущёбах, в обретённых ценою бесплатного труда, унижений и интриг панельных скворечниках жилмассивов, скрипели раскладушки и диваны “пианино”. От Таллинна до Владивостока, в соответствии с установленными часовыми поясами, оживали трехметровые кухоньки. Кто чаек с вафлями “Привет” и из пижамки в белую рубашечку с капроновым галстучком, кто стопарь “Экстры” (остальное во внутренний карман пропахшего заводом куртеца), и, поёживаясь на ноябрьском ветру, – на исходные позиции. Ни тем, ни другим за завтраком рассиживаться недосуг, ровно в семь тридцать все как один обязаны отметиться в строго оговоренной профкомом точке с непраздничным названием “сборный пункт”. На сборный пункт не явившимся запишут прогул, и прощай квартальная премия, очередь на общагу, талоны на Фенимора Купера, турпутевка в волшебную страну Болгарию.
На сборном пункте, если сможешь за себя постоять, не вручат Суслова на палке или поролоновую гвоздику. А если вручат, то означает это то, что по окончании всенародного ликования нормальные люди пойдут в “парк культуры имени отдыха”, а ты попрешься с Сусловым на палке в исходную точку. Но все это будет лишь в самом конце, до этого предстоит еще дошагать, постепенно начиная радоваться чему-то большому и общему, гораздо большему, чем маленькое и личное.
Все персональные передряги, включая малопригодные к длительной ходьбе “праздничные туфли”, постепенно отходят на второй план. Народ в колоннах почти не лается (так, легкий матерок), важный парторг милостиво принимает чекушку из рук слесаря, пролетарии то и дело объединяются, и оттаивает душа под выкатившимся в зенит дистрофическим ноябрьским солнышком.
Пролетарии объединились еще крепче во время спасительной для отдышливого парторга остановки колонн трудящихся Кировского района. Кировские переводили дух, пропуская вперед рысцой прогоняемых Ленинских и Красногвардейских… Присев на бровку и распустив шнурки “праздничных” ботинок, словно горнист, припадал я к “экстре”, извлеченной из внутреннего кармана пропахшего заводом куртеца. Родной советский общепит тут же на тротуаре за ради праздничка потчевал демонстрантов всем необходимым. Пломбовынимательные ириски, подмокшее печенье, синеватые в углах сырки “Дружба”, напиток “Буратино” и бумажные стаканчики к нему. У буратиновских стаканчиков донышки отваливаются через восемь секунд после соприкосновения с жидкостью, поэтому даже благовоспитанные дамы из бухгалтерии напитки потребляют исключительно “с горла”. Еще один передых перед выходом под светлые очи областного руководства, еще граммов пятьдесят, и возникает непреодолимое желание что-нибудь громко проорать.
– Коммунистической партии Советско
го Союза – Слава? Ну конечно же, слава. А советскому правительству? И ему слава.
…Эх, хорошо-то как, ребята! Тусклое солнышко светит из последних сил, “праздничные” туфли шлепают развязанными шнурками по осенним лужам. Теперь и я могу тундру пройти, тайгу, и “соленый Тихий океан”, ведь носки у меня уже все равно насквозь мокрые.
– Центральному Комитету Коммунистической партии – Слава? А как же… Менты демонстрантов по-доброму на лавочках рассаживают, заботливо поправляют на свесившихся хмельных головушках то и дело скатывающиеся кепари. Такой уж сегодня в нашей стране замечательный день всеобщего взаимопонимания.
– А как насчет Политбюро? Ну конечно же – Слава! За то, что нету войны, за то, что бьётся, родимое оно, изо всех своих сил за разрядку, за дружбу народов, за мир во всем мире, за “казахстанский миллиард”, за свободу Луиса Корвалана…
На подходе к центральной площади им. В.И. Ленина “старший колонны” (трезвый мудак-профорг), заставил-таки натянуть испанский сапожок “праздничных” туфель. Все испортил, вражина, все обломал. Зубы от боли сжимая и желваками поигрывая, дохромал я до областного “мавзолея”. Добрел, нехорошие слова сдерживая, но там, в общем многотысячном крике, отвел исстрадавшуюся душу на всю катушку.
Эх, братцы, до чего же приятно поорать на центральной площади. Хорошо-то как под шумок крикнуть из толпы в верхний ярус фанерной трибуны что-нибудь нечленораздельное, но глубоко выстраданное. Замахнуться на уютных боровичков поролоновой гвоздикой, погрозить им палкой с Сусловым на конце.
И лично дорогому Леониду Ильичу? И ему, любимому, всем им без разбору в скромных котиковых ушаночках и в большевистских каракулевых пирожках – от – не приведи Господи – Магадана до – дай Бог – пограничной станции Чоп.
