В день трагедии 9/11 американец Дэвид Брукс обращается не к теме конфликта между исламом и остальным миром, не к тому, что произошло в тот печальный день в Вашингтоне и Нью-Йoрке, когда подонки повалили буквально символы американской жизни – здания-близнецы Всемирного Торгового центра на Манхэттене, а к тому, что происходит сегодня с сегодняшней Россией.
Статья известного журналиста, бывшего редактора таких изданий, как The Wall Street Journal, The Weekly Standard, Newsweek и The Atlantic Monthly, а также комментатора на радиостанции National Public Radio, не могла не привлечь нашего внимания – и серьезностью рассуждений, и самой темой.
Кроме того, Буркс, американский консерватор по убеждениям, родился в Торонто, и это, возможно, тоже сближает его работу с общей тематикой нашего сайта, поэтому попробуем прочесть его статью. Разумеется, по-русски.
Итак…
“Санкт-Петербург, Россия.
Люди, которые выросли после того, как окончилась Холодная война, даже не представляют себе, какое мощхное влияние оказывала Россия на протяжении 150 лет на культуру Запада. Больше века века философы, мыслители, писатели, артисты и политические активисты частично характеризовались тем, какую позицию они занимали по отношению к определенным российским ценностям: смотрели ли они на мир, как Толстой, или как Достоевский? Вдохновлял ли их Ленин и/или Троцкий? Испытывали ли они тревогу, когда был запущен первый спутник, были ли они в восторге от Солженицына, поддерживали ли Ельцина или Горбачева?
И все это – из-за непревзойденной интенсивности процессов в русской культуре. Частенько даже говорили, что российские мыслители обращаются ко вселенским проблемам в наиболее экстремальны, но и наиболее ясных и четких формах.
В ставшей классической книге “Икона и топор” (The Icon and the Axe) Джеймс Х. Биллингтон пишет, что из-за некоторых особых условий, в которых складывалась российская история, спокойные споры и дебаты, которые ведут между собой некоторые личности на Западе складываются в бушующие битвы спорщиков в России.
Особенно российское влияние ощущалось в Америке. Определенно, между странами существуют зеркального отражения параллели. Обе нации не знали особенно, как им поступать с изысканностью и блеском полировки, лоском Западной Европы. В обеих странах были евро-центрические элиты, которые с удовольствием копировали манеры парижан, а были и популистские массы, которые насмехались над этими элитами. И там, и там складывался “ментальный пейзаж”, формировавшийся эпическими размерами государства и потрясающий “физический” пейзаж.
Но Россия всегда стояла на том, чего Америке даже и известно не было: на глубинах души человеческой. Если Америка проецировала на мир некое видение (в общем, бытового) счастья, русские герои светили миру своим видением тотального духовного обязательства перед ним.
“Русское мироощущение”, – писал Исайя Берлин, – “это совершенно цельный человек”. Вы не можете разложить свою суть по полочкам, смешать свои ставки в жизни и жить на таких “разумных полумерах”. Если вы – музыкант, писатель, солдат или священник, это значит, что вы целиком и полностью отдаете себя, свою личность призванию – призванию в чистом виде.
Русский дух – это не буржуазный, продиктованный экономическими условиями мир прагматичных единомышленников. Были и здесь такие радикалы, верившие в то, что на все должно смотреть через материалистическую призму. Однако это была реакция на доминирующую национальную тенденцию, когда проблемы рассматривались с моральной точки зрения, нежели с практической, а проблемы душевные выходили на авансцену.
В Средние века русская иконопись была выражением веры, которая была более наглядной, чем словесной, более таинством, мифом, нежели юридическим явлением. Достоевский безмерно верил в силу художника для решения социальных проблем. Мировые проблемы были обусловлены политически такими “корнями”, как мифы, моральные принципы и совесть. Красота могла спасти мир.
Даже в конце 1990-х можно было сесть побеседовать с российским интеллектуалом, и на фоне всех политических потрясений тех дней он бы рассуждал о природе русской души. Если на кухне неожиданно становилось темно, тебе бы не сказали бы “давай заменим лампочку”, а часами продолжали бы говорить о настоящих, коренных проблемах русской души.
Многие из наиболее харизматических фигур в России находились в постоянном жизненном поиске чистоты. По позднему Толстому, например – вы могли жить в материальном изобилии, но быть внутри с гнильцой, а могли прожить чистую, простую крестьянскую жизнь.
Солженицын писал: “То и веселит, то и утверждает, что не все я задумываю и провожу, что я — только меч, хорошо отточенный на нечистую силу, заговоренный рубить ее и разгонять”.
Весь этот духовный пыл, этот творческий экстремизм, романтический утопизм, вся трагическая чувственность, по крайней мере, некоторые из этих чувств – порождали действительно нехорошие политические идеи. Но они также производили имеющие большое влияние на весь мир культурные вибрации.
Пока остальной мир переживал индустриализацию, коммерциализацию и приспосабливался к полностью буржуазному стилю жизни, существовала и “контр-культура” сильнейших российских писателей, музыкантов, танцоров – романтиков, предлагавших совершенно другой “вокабюляр”, другой словарь для общения, другие пути мышления и внутренней жизни.
И вот все это закончилось.
Россия стала “более нормальной” страной, чем была, лучшим местом для проживания, ну, как минимум – для молодежи. Но если вы подумаете о сегодняшнем культурном влиянии России на мир, в вашем представлении сразу возникнут Путина и олигархи. Сегодня страна выступает с позиции силы захвата и нечестным образом полученных денег.
Есть нечто печальное в сувенирных киосках в Санкт-Петербурге. Здесь продаются те вещи, которых россияне должны были бы, стесняться, которые унижали их: старые военные шапки, сталинистская дребедень и чашки с изображением полуголого Путина, что выглядит насмешкой. Но из ста лучших университетов мира нет ни одного российского, что понятным образом не может не изумлять, особенно учитывая то, что страна – Россия потрясающих интеллектуалов.
Это отсутствие оставит свой пагубный след в мировой культуре. Существовало столько “контр-культур” по отношению к доминантной культуре капиталистических достижений и буржуазных манер. Некоторые из них носили богемный характер, другие – религиозный или милитаристский. Но одна за другой эти контр-культуры увядали, делая все более тяжким восприятие окружающего мира, возможность видеть ситуацию с иных и более острых, объективных углов. Россия была источником такой контр-культуры, предлагая совершенно иную шкалу собственных ценностей. Однако теперь, в основном, это все в прошлом”.
Дэвид Брукс.
Перевод Владимира Каневского.
P.S.
Для справки:
Дэвид Брукс родился в Торонто. Отец – преподаватель литературы в Нью-Йoркском университете, мать изучала историю Великобритании в Колумбийском университете.
В разные годы автор писал для газет Chicago Tribune и Chicago Sun Times. В Чикаго он окончил местный университет по специальности история. После специализации в Стэнфорде Брукс получил работу в газете Washington Times, и с тех пор работает на разных должностях в различных изданиях. Сегодня – он один из ведущих колонки в New York Times.
Ему принадлежит несколько интересных книг, в том числе Bobos in Paradise (2000 год). А кроме того – социологическое исследование The Social Animal: the Hidden Sources of Love, Character and Achievment, отрывки из которого печатались в журнале The New Yorker.
Дэвид Брукс читает в качестве приглашенного профессора лекции в институте имени Терри Санфорда при университете Дюка. В 2013 он вел курс по теме “философское смирение” в Йeльском университете.
Комментатор издания Ottawa Citizen Дэвид Уоррен называет Брукса “искушенным ученым”, “республиканцем, который хотел бы быть похожим на либерала”. Сам он говорит, что имел либеральные воззрения прежде, чем “прислушался к своим чувствам”. До 2003 года он был сторонником вторжения в ирак, однако весной 2004 года несколько изменил свои убеждения, потеряв прежний оптимизм по поводу ведения войны в чужой стране.
Критики часто ругают журналиста и писателя за то, что он часто высказывает мнения, базирующиеся на стереотипах и представлениях, которые выдают желаемое за действительное. Некоторые говорят, что он занимается “излишним обобщением”, когда речь идет о социологических работах.
В 2004 году Дэвид Брукс стал основателем премии Sidney Awards, которая присуждается лучшим журналистским работам в области политики и культуры по итогам года.
